Будничный клуб "работоты"
На каждой войне есть свои и чужие, герои и нелюди, силы добра и поганая нечисть со всех противоборствующих сторон. А кроме того, на любой войне есть люди, семьи и даже целые народы, которых просто засосало в общий круговорот насилия. Они не нападают и не обороняются, они воюют не за правду и не за идею — они просто стараются выжить. Фронтовые истории Вилниса Гринбергса поражают своим сюрреализмом. Но чем дольше слушаешь, тем больше понимаешь, что никакого безумия в этом безумии нет. Просто человечность на войне всегда выглядит бредово и нелогично, потому что у войны другая логика и эта логика бесчеловечна. Случайно оказался на стороне немцев, а потом еще более случайно воевал за СССР, дошел до Берлина и получил медаль «За победу над Германией».
— Однажды мое подразделение после тяжелого марш-броска вышло на большую солнечную поляну, — вспоминает латышский ветеран Вилнис Гринбергс. — В тот же момент с другого конца поляны появились русские — такие же вымотанные и смертельно уставшие. И вот мы смотрим в их изможденные лица, на их грязные руки, лежащие на прикладах. А они смотрят на нас. В полной тишине. И никто не хочет стрелять, все хотят, чтобы этот ужас просто кончился — растворился в воздухе. Это длилось несколько минут. Если бы у кого-нибудь сдали нервы и он нажал на курок, на этой поляне была бы гора трупов. Но вдруг в какой-то момент я понял, что смотрю в зеркало. Мы медленно стали отходить к кустам. И русские, как наше отражение, тоже стали пятиться. Потом мы развернулись и ушли. И русские тоже. И все остались живы.
На каждой войне есть свои и чужие, герои и нелюди, силы добра и поганая нечисть со всех противоборствующих сторон. А кроме того, на любой войне есть люди, семьи и даже целые народы, которых просто засосало в общий круговорот насилия. Они не нападают и не обороняются, они воюют не за правду и не за идею — они просто стараются выжить. Фронтовые истории Вилниса Гринбергса поражают своим сюрреализмом. Но чем дольше слушаешь, тем больше понимаешь, что никакого безумия в этом безумии нет. Просто человечность на войне всегда выглядит бредово и нелогично, потому что у войны другая логика и эта логика бесчеловечна. Случайно оказался на стороне немцев, а потом еще более случайно воевал за СССР, дошел до Берлина и получил медаль «За победу над Германией».
— Однажды мое подразделение после тяжелого марш-броска вышло на большую солнечную поляну, — вспоминает латышский ветеран Вилнис Гринбергс. — В тот же момент с другого конца поляны появились русские — такие же вымотанные и смертельно уставшие. И вот мы смотрим в их изможденные лица, на их грязные руки, лежащие на прикладах. А они смотрят на нас. В полной тишине. И никто не хочет стрелять, все хотят, чтобы этот ужас просто кончился — растворился в воздухе. Это длилось несколько минут. Если бы у кого-нибудь сдали нервы и он нажал на курок, на этой поляне была бы гора трупов. Но вдруг в какой-то момент я понял, что смотрю в зеркало. Мы медленно стали отходить к кустам. И русские, как наше отражение, тоже стали пятиться. Потом мы развернулись и ушли. И русские тоже. И все остались живы.
- Что меня всегда удивляло — это отношение русских к своим солдатам, — вспоминает ветеран. — Когда я воевал за немцев в латышском легионе, на нас гнали дисбаты — это были толпы плохо вооруженных людей. Почти без просветов между людьми. Не попасть было невозможно, а не стрелять — нельзя, иначе эти люди убили бы тебя. Я стрелял, но мне было противно. Я понимал, что это не война, а просто какое-то истребление. Так не должно быть. Я не знаю точно, сколько я убил солдат Красной армии. Может быть, двести или триста. А потом стал ее солдатом сам.
В детстве Вилнис Гринбергс мечтал стать летчиком. При «первой оккупации», как сейчас в Латвии называют 1940 год, когда страна стала республикой СССР, его мечта начала сбываться: он вступил в отделение Осоавиахима. Еще немного, и он стал бы «сталинским соколом». Но тут началась война, и Гринбергс оказался на территории, занятой гитлеровцами.
— Мы с приятелем узнали, что открывается набор в латышский легион. И я добровольно пошел. С радостью. И приятель. И весь класс.
Как признает сам Вилнис, они просто, как все мальчишки, мечтали попасть на войну. Если повезет — летать на самолетах. Но в летчики латышей не брали — Гринбергса зачислили в противотанковый расчет. Как он сам про себя говорит, «работал с фаустпатроном».
Однажды Гринбергс сидел в полосе между своими и русскими позициями. Его противотанковое подразделение делало такие ямы в земле, куда мог поместиться только один солдат. Замаскировавшись, он ждал, когда вражеские, то есть советские, танки пойдут в атаку, чтобы привести в действие противотанковую мину. И тут он увидел, что прямо на него ползет русский солдат — такой же минер. В одной руке у него был автомат, в другой мина. Расстояние между ними быстро сокращалось, но русский латыша не замечал. Наконец, когда между ними осталось буквально два метра, русский увидел Гринбергса и направленный на себя ствол.
— Я стволом показал ему на землю — мол, положи автомат. Потом в другую сторону — положи мину. Наконец, сделал жест от себя — ползи отсюда. Русский уполз обратно к своим позициям. А через несколько минут он встал в полный рост над своим окопом — видимо, это было такое наказание. Я по телефону сказал своим, чтобы не стреляли. Он стоял минут двадцать, а потом исчез: наказание закончилось.
Гринбергс говорит, что потом он много лет мечтал встретить того солдата.
— Я представлял, как окажусь в какой-нибудь компании ветеранов и кто-то расскажет об этой истории, которая с ним случилась. А я встану и скажу: это был я. И мы бы обнялись и расцеловались.
Во время очередного боя его контузило. А когда пришел в себя — «Опа! Вокруг одни русские!» На допросе он сказал, что всегда симпатизировал СССР, а на линии фронта оказался, потому что хотел перебежать. В качестве доказательства показал тот самый билет Осоавиахима. В пылу наступления разбираться с ним было некогда, людей не хватало, Вилнису поверили. Через пару дней он уже сидел в танке, который штурмовал позиции немцев.
— Я не мог поверить, что это происходит со мной: я сижу в русском танке и иду в атаку на тех, за кого совсем недавно воевал. О, боже! Я иду в атаку на собственные мины, которые я же ставил! Я должен стрелять по своим же парням, а они сейчас сидят с фугасами и целятся в меня! А стрелять мои парни умеют!
Через несколько минут танк Вилниса подбили.
— Наш экипаж хотел вылезти, а я знал, что вылезать нельзя: наши, то есть латыши-легионеры, специально ждали, когда экипажи советских танков покинут подбитую машину, чтобы расстрелять их из автоматов. К счастью, у советских танков был люк в днище, и я убедил своих вылезти оттуда.
«Я не мог поверить, что это происходит со мной: я сижу в русском танке и иду в атаку на тех, за кого совсем недавно воевал. О боже! Я иду в атаку на собственные мины, которые я же ставил!»
В общем, в тот раз Вилнису повезло. Ему и его новым товарищам дали еще один танк, на котором он дошел до самого Рейхстага.
В последней битве за Берлин Гринбергс больше всего опасался немецких кумулятивных снарядов, которые примагничивались к поверхности танка, пробивали в броне дыру и взрывались изнутри. И Вилнис нашел противоядие, которое, возможно, спасло жизнь его экипажу. На окраине Берлина он нашел взорванную канализацию и вместе с товарищами на всякий случай густо измазал собственный танк человеческим дерьмом.
Непонятно, что так не понравилось в этом немецким кумулятивным снарядам, но ни один к танку так и не прилип.
— По Берлину мы ездили эдакой кучей дерьма, — смеется хриплым голосом ветеран.
Потом Вилнис получил медаль «За победу над Германией», но до самого распада Советского Союза он скрывал, что воевал в числе легионеров. В родную деревню не вернулся, жил под придуманным именем, чтобы никто не мог раскрыть его тайну. Только матери, уже успевшей получить от фашистов известие о его гибели, Вилнис сообщил, что с ним все в порядке.
с ростом 208 и весом под 130.
